.

В начале февраля 1915 года я, приехав в Петроград из Москвы, посетил друга моей юности, художника И. Бродского. 28 В уютной столовой, все стены которой были увешаны коллекцией картин, Репин. Серов, Жуковский и Бурлюк висели рядом.
В конце обеда Бродский сказал:
— Давид, ты не знаком с Горьким, он живет сейчас в Териоках. Не хочешь ли поехать завтра со мной к нему? Еду я, художники Грабовский 29 и Пальмов 30 и скульптор Блох. 31 Если согласен, то завтра утром приезжай, от меня и тронемся.

Утром всей компанией мы садились в зелёные вагоны финляндской железной дороги. В Финляндии вагоны второго класса были окрашены в зелёный цвет.
Окутанные пухлой пылью метели, мелькнули мимо бесконечные пригороды, дачные места: Белоостров, “предупредительные” жандармы. Знакомая Куоккала, где живут Евреинов и Репин, а также переводчик Уитмена, первый из серьёзных критиков, “несерьёзно” читавший о футуризме, Корней Чуковский.
Так как до Горького остается ещё пять или шесть верст, то вваливаемся в маленькие санки. Бурые, низкорослые финские лошадки ныряют в облаках снега. Вязаная шапка то падает вниз, то высоко возносится над горизонтом.
На облучке представитель Финляндии; в зубах его неунывающая трубка, и она-то, очевидно, является причиной его абсолютной молчаливости. Какая в этом отношении разница с русским возницей, — тот и расспросит и сам расскажет.
Под стать хозяину страны и окружающая природа. Мелкий чахлый ельник, местами сосны, низкорослые, разбросанные по невысоким с короткими крутыми склонами холмам, на которых зима нахлобучила метелями вязаные пушистые шапки.
Из труб встречных домов подымаются струи синего дыма. Около часу дня. Крепкий мороз поскрипывает под полозьями. В весёлых шутках и остротах незаметно проходит дорога. Когда собирается компания весёлых артистов, то по большей части она набрасывается на кого-нибудь одного и, конечно, самого беззащитного. Из нашей компании таким был скульптор Блох. Он ехал к Горькому просить несколько сеансов, так как намеревался приступить к работе над его бюстом.
Компания развеселилась. Скульптор обиделся.

Дача, в которой жил Алексей Максимович — двухэтажное деревянное здание новой стройки, с большими окнами, дающими вид в одну сторону — на склоны, покрытые лесом, а в другую — на пустынные дали морских заливов.
Мы входим в переднюю. Лестница на верхний этаж. Камин у правой стены. Круглый стол посредине, на нём — газеты.
Раздеваемся и ждём. Я обращаю внимание на стены, которые как-то не вяжутся с обычным, “классическим” представлением о Горьком: всюду развешано много старинного оружия, кинжалы, клинки, ножи и т.п.
Входит Горький, высокий, чуть сутуловатый. Он радушно приветствует Бродского, своего друга. Бродский гостил у Горького на Капри, где написал большой портрет писателя, изобразив его в плетёном кресле.

Портрет Бродского передает, так сказать, схожесть формального материала, по отдельным частям. Фотографии не напоминают Горького. Единственный портрет, который приходит в голову при взгляде на Алексея Максимовича, это — портрет Серова. Сидящий Горький “коряво” разбросан по холсту, в чертах фигуры и очерке головы что-то напоминающее не то слесаря, не то сапожника.
Таков Горький. Когда он сидит, заложив нога на ногу, то кажется, что на голове у него ремешок, который надевают русские сапожники, а мысль свою он настойчиво прилаживает к вашему вниманию (как прилаживают подмётку), упористо один за другим вбивая гвоздики слов.
Бродский привёз заказанные ему Горьким две небольшие картины. Алексей Максимович тотчас повесил их над спинками стульев в столовой. Вернее, это были гостиная и столовая вместе: большая комната, переделённая аркой. В столовой — стол, накрытый белой скатертью и приборами, в гостиной — несколько кресел, мягкий диван, перед ним коробок с нитками и рукоделием, а перед коробком сидела супруга Горького, Мария Фёдоровна Андреева. Так как Горький беседовал с Бродским, то я подсел к Марии Фёдоровне.

Я возвратился к первому впечатлению и выразил своё удивление по поводу несоответствия видимого мною с тем “представлением о Горьком”, которое сложилось на основании знакомства с его произведениями.
— Не обязательно, — сказал Горький, — чтобы все черты находили отражение в литературе. Писатель и шире, и уже написанного им. А я, — добавил он, — в Италии увлекался собиранием этих странных вещиц. Интересные есть штуки! Вот смотрите (он снял со стены нож — один из стаи как бы плывущих железных угрей, насаженных головой на рукоятку), — эти извилистые тонкие ножи — знаменитые “мизерикордии”. Ими монахи милосердно прикалывали жертву, измочаленную пыткой. А здесь — широкий нож, сходящий к острию клинка в виде равнобедренного треугольника. Это большие закрытые ножницы, у которых отточены наружные края. Достаточно было нажать пружинку рукоятки, и клинок раскрывался ножницеобразно, распарывая отточенными наружными краями и без того страшную рану. Но, господа, оставим это и пойдём потрошить ветчину, думаю, с мороза вы проголодались.
На столе аппетитно дымился только что сваренный сочный окорок, яичница с чёрным хлебом, суп, котлеты. Потом Мария Федоровна разливала ароматный кофе.

После обеда художник Грабовский читал свою повесть из жизни итальянцев не то на Капри, не то на Корсике.
Это было посредственное произведение с „девушкой”, с „очами”, с „волной чёрных волос”, с „трепетом лунного света”, а также с молодым итальянцем Ромео.
Горький терпеливо выслушал повесть до конца и сделал автору несколько замечаний.
Уже вечерело. Сквозь зимние тучи пробились лучи скрывающегося солнца. Ветви деревьев багровели.
Горький предложил пойти погулять. Во время часовой почти прогулки он шёл около 15-20 минут со мной, но меня природа, особенно сумрачная, делает неспособным мыслить. Я только смотрю. Я весь зрение.
Горький был в тёплых перчатках, косматой шапке, на нём было не то меховое пальто, не то тулуп. Горький начал покашливать, недавно он оправился от инфлюэнции. Повернули домой.
Пили чай. Разговор перешёл на политические темы. Горький в ужасе от войны, от зверства, от бойни. С негодованием Алексей Максимович говорил о вагонах, пришедших в Саратов, вагонах без печей, запертых на замок, в которых перевозили пленных турок. Под Саратовым было 25 градусов мороза и, когда вагоны открыли, половина пленников оказалась кусками льда, — „мясо министерства земледелия”...
Горький повёл меня во второй этаж. Обширная комната — библиотека. Рядом с библиотекой кабинет. У стен витрина — коллекция дивной японской резьбы по слоновой кости. А из ящиков стола Алексей Максимович достал коллекцию французских медалей.
Собрались ехать на ночной поезд. В передней я попросил Горького дать мне автограф.
Пока одевались, Горький ушёл в кабинет и спустился оттуда со свечёй в руках, неся мою книжечку автографов. В вагоне я открыл её. На первой странице стояло: „Они — своё, а мы — своё!” Этой характерной фразой Горький как бы подчёркивал важнейшее в впечатлениях первого дня моего знакомства с ним. Простая, лишённая декламации, но величественная, уверенность в себе, своих силах.
Горький заинтересовался моей живописью. Вскоре Василий Каменский, который уже побывал в городской квартире Горького, затащил меня к нему. Узнав, что мои картины можно видеть на выставке «Мир искусства» на Марсовом поле, Горький изъявил желание их видеть.
После завтрака, где присутствовал также сын Горького, юноша лет 18, мы поехали на выставку. Каменский с Горьким на одном извозчике, я за ними — на другом. Я спросил извозчика, слыхал ли он про Максима Горького.
— Как же-с, слыхал, — обиделся извозчик, — это из знаменитых босяков.
— Так вот он сам — на передних санках, — сказал я.
Извозчик с великим изумлением смотрел на миф, на легенду, воплотившуюся перед ним.
Горький долго стоял перед моим пейзажем южно-русской степи.
— Да, очень хорошо, — сказал он.
Через несколько дней мы с Каменским убедили Горького поехать в «Бродячую собаку». Это был знаменитый вечер, посвящённый обсуждению сборника «Стрелец».
Услышав некоторые реплики, Горький возмутился. Он встал и произнёс резкую речь, осудив критику, занимающуюся травлей талантливых представителей молодой русской литературы, тех, кто идёт, а, следовательно, и творит. „Да будет вам стыдно. В них что-то есть!” — закончил Горький.
Критики почтительно молчали.
Но на другой день вся пресса кипела шипением маленьких ядовитых анонимных змеек.
Газеты лаяли на Горького, обвиняя его в защите скандала, в защите футуризма. Через некоторое время Горький ответил известной статьей «О футуризме», напечатанной в «Журнале журналов».
Следующая моя встреча с Горьким была в ноябре 1916 г.
В то время Горький увлекался Маяковским: издал сборник «Простое как мычание», а в «Летописи» пытался напечатать поэму «Война и мир», запрещённую военной цензурой.
Я приехал из Самары в Москву. Маяковский повёл меня к Горькому, остановившемуся в гостинице «Славянский базар». Алексей Максимович встретил очень приветливо.
Вечером Горький посетил выставку «Бубновый валет».
Он внимательно смотрел на мою картину «Победители 1224 года» («Битва при Калке»): монголы и татары, пирующие на трупах русских князей.
— Странную картину написали вы, Давид Давидович, — угрюмо произнёс Горький.
Последний раз я видел Алексея Максимовича в Петрограде, во время выставки и чествования финских художников. Это было 3 апреля 1919 г. На вернисаже выступал Маяковский.
У Донона был торжественный раут, в числе приглашенных — весь художественный и артистический Петроград. М. Горький (председатель комиссии по делам искусства), финские художники, Маяковский, И. Зданевич, К. Сомов, А. Бенуа, И. Бунин и другие. В середине длиннейшего стола сидели друг против друга П. Милюков (министр иностранных дел) и Ф. Родичев (министр по делам Финляндии).
За ужином произносились речи. Горький не выступал. После 12 часов “чествование” было перенесено в «Привал комедиантов».
Горький был весел, но острил не без “желчности”: сказывались усталость и слабое здоровье.

Анатолий Королев, обозреватель РИА Новости.

В эти дни русская культура вспоминает отца, пророка и основателя русского футуризма Давида Бурлюка (1882-1967). Бурлюк - фигура неординарная, фантастическая настолько, что его роль в нашей культуре до конца не осознана..

Футуризм родился из его головы... Ярко. Внезапно. Во всём великолепии. Как магнит притягивает железо, так Бурлюк из мусора тогдашней культурной жизни притянул к себе золото. Он обладал даром видеть сквозь землю. И как Моисей мог ударом посоха в скалу открывать скрытый под камнем родник. Перечень имен открытых и выпестованных Бурлюком ошеломляет: Велемир Хлебников, Игорь Северянин, Василий Каменский, Алексей Крученых, Бенедикт Лившиц, наконец, Маяковский.

Маяковский, - воскликнул Бурлюк, услышав первое стихотворение юноши, - да вы же гениальный поэт»!

До конца своих дней Маяковский сохранил благодарность Давиду за столь страстное и мощное поощрение. Больше того, Бурлюк стал выдавать Маяковскому по 50 копеек в день (нормальные деньги по тем временам) чтобы тот писал стихи, не растрачивал силы на будни, а на следующий день забирал написанные стихи и снова платил. Весь старт гения был оплачен и взлелеян Бурлюком. Точно так же он пас на пажитях небесных и гений Хлебникова.

В начале века никто не мог похвастать столь острым зрением.

Между тем Давид Бурлюк в детстве, в драке с собственным братом потерял глаз, но превратил свой ущерб в роскошную деталь своего облика. Толстый, похожий на патриция и пухлого ребенка, в роскошных костюмах, в цилиндре из черного шелка, с расписанной щекой, с жемчужной каплевидной серьгой в ухе, с огромным лорнетом, Бурлюк в азарте спора мог ухватить своей лапой сверкающий стеклянный глазище и угрожающе замахнуться им на публику.

Его роль в тогдашней культуре была так велика, что Блок писал в дневнике не «футуристы», а «бурлюки».

Бурлюк родился в черте оседлости, на хуторе под Харьковом, в богатой еврейской семье, далекой от искусства. Но семья не сторожила замками его бурные страсти, и уже в молодости Давид заявил о своем богемном образе жизни. Он много путешествовал, и одновременно много учился живописи. Он побывал учеником в Казанском и Одесском художественном училище, в королевской академии в Мюнхене, в парижской студии Кормона и, наконец, в знаменитом московском училище живописи, ваяния и зодчества. В России Бурлюк оказался в нужном месте и в нужный момент. «В училище появился Бурлюк. Вид наглый. Лорнетка. Сюртук. Ходит напевая. Я стал задираться», - писал Маяковский.

Из этого вызова и родился вскоре наш футуризм. Искусство раздачи пощечин. «Пощечина общественному вкусу» так назывался первый манифест русского

футуризма, изданный на деньги Бурлюка, где Маяковский, Хлебников, Крученых,

Северянин, Каменский и сам Бурлюк предъявили публике свое творчество: стихи и живопись, в стиле проклятий тогдашней культуре. «Пушкин, - заявил Бурлюк, -мозоль на теле русской культуры..... Сбросим Пушкина с корабля современности...» Это, конечно, был перебор, но надвигалась титаническая волна революции, и ее надо было непременно оседлать. Дерзко и решительно.

Бурлюк в компании с Маяковским и Каменским пускается по стране с гастролями футуристов. Серия скандалов сопровождает одиозное турне.

Между тем, Давид Давидович Бурлюк был очень непрост, и в своем искусстве исходил - парадокс - из традиций. Он блестяще переводил Рембо. Он мог легко написать замечательный портрет Каменского в духе Ренессанса, а в своей живописи предпочитал не шок, а реальность. Его пейзажи изумляют необычной интенсивностью изображения. И доныне на любой выставке полотна Бурлюка побивают соседей по степени совершенства. Мы зациклились на Малевиче и Кандинском, но у нас еще есть Бурлюк - фигура равновеликая Шагалу, Татлину и Родченко.

Февральскую революцию Бурлюк встретил так: он вышел на Кузнецкий мост и стал прибивать на разных углах гвоздями свои картины. Так погибла большая часть шедевров.

А через два года, неожиданно для всех Бурлюк в 1920 году уехал из России в Японию, а оттуда в Америку. В Японии он стал японцем, а в Америке - американцем. Он бросил Россию в самый разгар перемен, и ушел в даль как уходит в пустыню столб могучего смерча. По одной версии он получил в штатах огромное наследство, по другой - почувствовал приближение террора.

Давид БУРЛЮК

‹...› Я о Хлебникове написал паром дыхания своего в воздухе, на барабанных перепонках десятков тысяч слушателей на лекциях своих, в тридцати трех городах России - целые устные томы. Я проповедовал Хлебникова. Первым напечатал его в книгах... И Велимир Хлебников проявился. Туманно, обольстительно "как облак тощий", как «просветлённый бог, над рощами», березовым духом полными... Хлебников непрерывно писал... Он был обуреваем потоком слов. Истекал строками. Каждый толчок извне заставлял взлетать целые стаи мыслей с нервных ветвей и стволов его великого всеобъемлющего сознания...

Виктор Владимирович любил судорожно перелистывать всевозможные, только что вышедшие журналы, отыскивая там свои сочинения. «Витя, но ведь ты не посылал их туда, почему же ты ищешь?..» - «Гм... да я... я... забыл...» - бормочет Хлебников.

‹...› Впервые рукопись Хлебникова я увидел в его руках на квартире у Елены Генриховны Гуро... Василий Каменский, Елена Генриховна, художник М. В. Матюшин, большой черный кот, я, Николай (брат) и Велимир Хлебников заполняли маленькую комнату деревянного домика... «Витя, прочтите...» И из кармана судорожным движением руки вытащена скомканная комбинация листков, кои надо разгладить на колене, чтобы можно было читать. Это была рукопись... Через несколько дней я отправился за Хлебниковым на Волково кладбище, чтобы перевезти его к себе, в нашу поместительную комнату на Каменноостровском проспекте, где у нас (троих братьев Бурлюков) была еще кушетка, где и решили устроить Витю, чтобы не расставаться. Хлебников жил у купца на уроке за комнату. Это был деревянный неоштукатуренный дом, и во все окна с одной стороны глядели кресты Волкова кладбища... Хлебников не решался, и я заявил мамаше, что забираю студента. Быстро собрали «вещи» - что-то очень мало. Был чемоданчик и мешок, который Витя вытащил из-под кровати: наволочка, набитая скомканными бумажками, обрывками тетрадей, листками бумаги или просто углами листов. «Рукописи...» - пробормотал Витя. Когда совсем уже уходили, я увидел у двери бумажку на полу и поднял ее; на ней начисто было переписано: «О, засмейтесь, смехачи...» Позже, в полной общей тетрадке рукописей Велимира Хлебникова я нашел «черновик» этого стихотворения. Черновик мной целиком был напечатан в «Творениях». Подобранная же мной рукопись беловая «Смехачей» была оттиснута в «Студии импрессионистов»... «Смехачи» были последнее, что всунули в уже готовый набор. К Волкову кладбищу относится также и рисунок Бориса Григорьева - акварель изображает ворота Волкова кладбища, в арке видны кресты, и Хлебников шагает своими аистообразными ногами под арку (рисунок был воспроизведен в одном из питерских журналов того времени).

Надо отметить манеру, какой придерживался Виктор Владимирович при писании своих созданий. Чтобы иметь перед глазами свое создание полностью, Хлебников не любил одну и ту же начатую вещь переписывать на другой лист... Мелкография! Два, три и более текста сидят или параллельно, или один поверх другого, как культурные слои, обнаруживаемые при раскопках Ольвии или Трои. Чтобы вместить создание, почерк Велимира становится бисерным. Он часто любил писать чертежными перьями, достигая виртуозности в микрография своей. Рукописи являлись обычно единственным багажом Вити... В годы 1910 (весна), 1911 (лето) Хлебников неоднократно приезжал в Чернянку и подолгу гостил. Один раз май - июнь месяцы он пробыл вместе с художником Михаилом Федоровичем Ларионовым... Я тогда же задумал подготовить издание сочинений Хлебникова и начал собирать его рукописи. Брат Николай учился вместе с Хлебниковым в университете и привозил его с собой. Всю весну Хлебников в 1912 году прожил... в Чернянке у нас. Я увез родителей за границу, и Витя жил в доме один, в обществе экономки и нашей обширной библиотеки. В это время Хлебников достал себе конторскую тетрадь и писал в нее густо. Перед моим отъездом за границу он читал мне из этой тетради прекрасные отрывки из написанного им в то время романа из жизни времен Петра Великого. Помню: «Сборы на бал: парики, обильно мукой посыпаемые...» Все рукописи Вити в то время были уже у меня в Чернянке. Накопилось их очень много. Часть Хлебников выпросил себе «для работы», а часть я прочно спрятал (второстепенное) - то, что ему не понадобилось. Здесь были три или четыре общих тетради в клеенке черной, с красными обрезами. Была одна самая старая, восходящая к 1906-1907 гг. В ней еще почти детским почерком, круглыми буквами (более крупными, чем Витя писал позже) было выведено: «Турки... окурки... дети кидают камушки...» и т. д. Стихотворение было напечатано в более поздние годы и известно. Надо указать, что уже в этих стихах вполне выявлен ритм и строй строковый, коим потом блеснул... Владимир Маяковский... Вернувшись из-за границы, я не застал ни Хлебникова, ни... его рукописей, которые уже тогда я решил собрать, видя к ним явное пренебрежение автора... Хлебников позже появился, но рукописей не оказалось. Он полную корзину всех своих позднейших рукописей сдал багажом со станции Херсон в... Казань. Сдал, а сам не поехал. «Зачем же, Витя, ты это сделал?» - «Гм-гм... думал, что поеду... в Казань...» Судьба этой корзины осталась неизвестной. Там было очень много интересных вещей и роман из жизни Петра между ними.

С Хлебниковым была беда - он не мог видеть своей рукописи или оттиска, напечатанного для корректуры, чтобы не начать тут же наносить поверх что-либо, часто совсем несходное с первой версией. Поправлять не мог - делал вариант, столь же интересный и ценный. Часто его поэма или длинное стихотворение - это только вариант на варианте, выросший из его гениального воображения словесного, как индийское божество, где из плеча рука за рукою - одна и та же, но действие их разное... Велимир Хлебников пробыл в жизни как фантастический, диковинный, феноменальный организм, непрерывно творивший слова...

Уже в 1912 году Хлебников стал увлекаться бесконечными вычислениями, и я дал ему деньги на издание малой брошюры, в которой он предсказал гибель Российской империи в 1917 году... Я вел с ним споры и просил писать стихи, романы, но с каждым месяцем все более рукописи Вити стали покрываться числами и формулами, в коих я не мог разобраться. После отсылки Хлебниковым своих рукописей «в Казань», оставшимися у меня рукописями он не интересовался, так как все лучшее, по его мнению, отобрал у меня. Надо указать, что Хлебников был очень высокомерен и самомнителен при всей своей скрытности, оторванности от жизненного, реального, обычного, осязаемого всеми.

Тринадцатый год я посвятил переписыванию сохранившихся у меня рукописей Хлебникова для книжки, изданной в Херсоне... Когда книга была напечатана зимой, Хлебников, увидя ее, пришел в ярость: «Вы погубили меня... - вскричал он. - Я никогда не хотел никому показывать своих опытов...» Кроме того, я напечатал много мелких фрагментов из черновых тетрадей, исключительно гениальных и новых, а им Витя значения не придавал, считая их просто шутками. Я стоял на своем, указывая на формулу Курбэ: «Всякая рукопись должна быть напечатана, а картина выставлена, долой жюри и мнение издателей».

Хлебников, смелый в своих рукописях, легко поддавался влияниям со стороны и вечно хотел быть одобренным «великими», литературно успевшими... Он вечно посещал то Мережковского, то Ремизова, то В. Иванова, но отношение встречал там высокомерное, символистам он казался «нечетким», непричесанным... А Витю никто не мог причесать, он был величаво лохмат от природы. Среди его рукописей было несколько дневников. Один из таких отрывков-дневников (в стихах) напечатан в «Затычке»: «Из теста изваянный Зевес» - писано о Максе Волошине; «И тянут похотливо гроб Верлена» - заседание символистов у Вячеслава Иванова.

В 1914-1915 гг. мы жили всей семьей в Михалеве около Пушкино, в 35 верстах от Москвы. Хлебников приезжал сюда к нам и писал. Он был занят разбором-вычислением кривой жизни М. Башкирцевой и жизни А. С. Пушкина. ‹...›

Подготовка текста А.Парниса

Воспроизведено по: Литературное обозрение, №12, 1985г., стр. 95 - 96

Источник заимствования: www.ka2.ru

Давид Давидович Бурлюк – художник, отец русского футуризма.

Родился 21 июля 1882 года на хуторе Семиротовщина Харьковской губернии в семье агронома. У него было два брата и три сестры – Владимир, Николай, Людмила, Марианна и Надежда. В детстве в драке с Николаем Давид Давидович потерял глаз и всю жизнь проходил со стеклянным левым глазом. В 1894-98 годах Давид учится в Сумской, Тамбовской и Тверской гимназиях. Во время учебы в Тамбовской гимназии знакомится с художником Константиновым и вскоре решает стать профессиональным художником. Учится в Казанском (1898-1999) и Одесском (1999-1900, 1910-1911) художественных училищах. Именно Одесское училище он закончил. В печати дебютировал в 1899 году и всю жизнь совмещал занятия живописью и литературой. В 1902 году после неудачной попытки поступить в Академию художеств уезжает в Мюнхен. Занимается в Королевской академии Мюнхена (1902-1903), в студии Кормона в Париже (1904). С 1908 года активно включается в современную художественную жизнь и вскоре становится одним из лидеров литературно-художественного авангарда. Фактически братья Давид и Владимир (также учился в Одесском художественном училище) Бурлюки стали первыми российскими футуристами. В 1908 году Бурлюк публикует свою первую декларацию “Голос Импрессиониста в защиту живописи”.

Давид Бурлюк участвует в большинстве первых выставок “нового искусства” (“Звено”, “Венок-Стефанос” и “Бубновый валет”). В 1906 и 1907 годах он участвует в выставках Товарищества Южнорусских художников в Одессе, где вместе с братом Владимиром выставляет большое количество работ, а в 1909-10 годах участвует в знаменитых “Салонах Издебского”. Во время жизни в Одессе Бурлюк, как всегда, очень активен, принимает участие в организации выставок, дружит с Исааком Бродским и Митрофаном Мартыщенко (Грековым).

Имение графа Мордвинова Чернянка, где в 1900-1910-х годах работает его отец, стало своеобразной “штаб-квартирой” молодых новаторов. В разное время там побывали Ларионов, Хлебников, Лифшиц, Лентулов и другие представители авангардного искусства. Именно там впервые возникла идея создания самостоятельной литературно-художественной группы, ориентированной на создание нового искусства. К 1910 году складывается круг единомышленников с оригинальной философско-эстетической программой – Д. Бурлюк, В. Каменский, М. Матюшин, Е. Гуро – которым Велимир Хлебников дал имя “будетлян”. Познакомившись в 1911 г. с Владимиром Маяковским и Бенедиктом Лифшицем, Давид Бурлюк создает новое литературное объединение – “Гилея”.

Андрей Шемшурин, Давид Бурлюк, Владимир Маяковский. Москва, 1914 г.

В 1911-1914 годах Давид Бурлюк занимался вместе с Владимиром Маяковским в Московском училище живописи, ваяния и зодчества. Бурлюк фактически раскрыл в Маяковском поэта и в дальнейшем поддерживал его морально и материально. Маяковский считал Бурлюка своим учителем.

В 1912 году Бурлюк совместно с Маяковским, Крученых и Хлебниковым выпускает программный манифест футуризма “Пощечина общественному вкусу”. Текст манифеста был сочинен авторами в течение одного дня. Обладая редкими организаторскими способностями, Бурлюк быстро аккумулирует основные силы футуризма. При его непосредственном участии выходят поэтические сборники, издаются брошюры, организуются выставки и устраиваются диспуты. Для современников имя Давида Бурлюка начинает ассоциироваться с наиболее радикальными выступлениями футуристов. В 1913-1914 годах он организует знаменитое турне футуристов по городам России, выступает с лекциями, чтениями стихов и прокламациями. Одесса была одной из самых ярких остановок в этом турне. Как автор и иллюстратор принимает участие в издании футуристических книг (“Садок судей”, “Рыкающий Парнас”, “Требник троих”, “Дохлая Луна”, “Сборник единственных футуристов в мире”, “Затычка”, “Молоко кобылиц”, “Первый журнал русских футуристов”, “Ржаное слово” и других), в 1914 году – редактор “Первого футуристического журнала”.

В 1918 году Давид Бурлюк становится одним из издателей “Газеты футуристов”. Он является членом многих литературно-художественных объединений (помимо “Гилеи” и “Бубнового валета”, это “Синий всадник”, “Союз молодежи”, “Общество Изобразительных Искусств”). Как художник Бурлюк одним из первых начал использовать в своих работах коллажи – вклеенные куски фанеры, шестеренки, металлические пластины. Первая персональная выставка работ Давида Бурлюка состоялась в 1917 г. в Самаре. В 1919 году в Кургане выходит книга его стихов “Лысеющий хвост”. В 1918-1920 годах Давид Бурлюк гастролирует вместе с В. Каменским и В. Маяковским по Уралу, Сибири, Дальнему Востоку. В 1920 году эмигрирует с семьей в Японию, где он провел два года. Там собралась неплохая компания русских художников – Малевич, Татлин, Пальмов... Первая в Стране восходящего солнца выставка западного искусства имела громкий успех. Из 473 картин 150 принадлежали кисти Бурлюка. Он был очень плодовит: за два года пребывания в Японии написал почти 450 полотен. Бурлюк оказал большое влияние на современную японскую живопись, и историки искусства считают его одним их родоначальников японского футуризма.

В 1922 году Давид Бурлюк перебирается в США, где вместе с женой он организовал издательство, под маркой которого выпускал прозу, стихи, публицистику и мемуары. В 1920-х работает в газете “Русский голос”, входит в литературную группу “Серп и молот”. В 1930 году издает теоретический труд “Энтелехизм”, в том же году начинает выпускать журнал “Color and Rhyme”. Ежегодно участвует в выставках, занимается фотоискусством.

В 1950-х в Хэмптон-Бейс (Лонг-Айленд) открыл собственную галерею. Он мечтал организовать свою выставку на родине и издать сборник стихов. Тогда, разумеется, ни о какой выставке не могло быть и речи. Лишь в середине 90-х годов были устроены первые выставки его работ – в Уфе, где он жил в 1915-1918 годах; в Киеве, а также в двух столицах – в Петербурге в Русском музее и в московском центре искусств.

В одной из анкет Давид Бурлюк так охарактеризовал себя: “Один из основоположников футуристической группы в России. Учитель Маяковского. Издатель В. Хлебникова и неистовый проповедник новой революционной литературы в России”. Он величал себя “отцом российского футуризма” и “американским Ван Гогом”, а известный американский искусствовед А. Барр сравнил его роль в мировом искусстве с ролью Поля Гогена.

РУССКИЙ ФУТУРИЗМ.ДАВИД БУРЛЮК и другие...

Приветы ветреной весны,
В тюрьме удушных летних дней,
Завяли; и места лесны
И степь и облака над ней
Стареют в солнечных лучах.
И, как привычная жена,
Земля, с покорством дни влача,
– Усталостью окружена
Немеют в небе тополя,
Кристально реют коромысла
И небо, череп оголя,
Дарует огненные числа.
Во всем повторенная внешность
Кует столетьям удила, –
Вотще весне прошедшей нежность
Надежду смены родила.

Николай БУРЛЮК(брат худ. Дмитрия Бурлюка)
1910

Футуризм (от лат. futurum - будущее) - общее название художественных авангардистских движений 1910-х - начала 1920-х гг. XX в., прежде всего в Италии и России.главным идеологом итальянского и мирового футуризма стал известный литератор Филиппо Томмазо Маринетти (1876-1944), выступивший 20 февраля 1909 года на страницах субботнего номера парижской газеты «Фигаро» с первым «Манифестом футуризма», в котором была заявлена «антикультурная, антиэстетическая и антифилософская» его направленность.

В принципе, любое модернистское течение в искусстве утверждало себя путем отказа от старых норм, канонов, традиций. Однако футуризм отличался в этом плане крайне экстремистской направленностью. Это течение претендовало на построение нового искусства - «искусства будущего», выступая под лозунгом нигилистического отрицания всего предшествующего художественного опыта. Маринетти провозгласил «всемирно историческую задачу футуризма», которая заключалась в том, чтобы «ежедневно плевать на алтарь искусства».

Футуристы проповедовали разрушение форм и условностей искусства ради слияния его с ускоренным жизненным процессом XX века. Для них характерно преклонение перед действием, движением, скоростью, силой и агрессией; возвеличивание себя и презрение к слабому; утверждался приоритет силы, упоение войной и разрушением. В этом плане футуризм по своей идеологии был очень близок как правым, так и левым радикалам: анархистам, фашистам, коммунистам, ориентированным на революционное ниспровержение прошлого.

Николай Кульбин. «Портрет Ф. Т. Маринетти»

Прием эпатажа широко использовался всеми модернистскими школами, для футуристов он был самым главным, поскольку, как любое авангардное явление, футуризм нуждался в повышенном к себе внимании. Равнодушие было для него абсолютно неприемлемым, необходимым условием существования являлась атмосфера литературного скандала. Преднамеренные крайности в поведении футуристов провоцировали агрессивное неприятие и ярко выраженный протест публики. Что, собственно, и требовалось.

Заколите всех телят
Аппетиты утолять
Изрубите дерева
На горючие дрова
Иссушите речек воды
Под рукой и далеке
Требушите неба своды
Разъярённом гопаке
Загасите все огни
Ясным радостям сродни
Потрошите неба своды
Озверевшие народы...

Давид Бурлюк

Давид Бурлюк- "Портрет песнебойца фигуриста Василия Каменского".

"МЁРТВОЕ НЕБО"

«Небо - труп»!! не больше!
Звезды - черви - пьяные туманом
Усмиряю больше - лестом обманом.
Небо - смрадный труп!
Для (внимательных) миопов,
Лижущих отвратный круп
Жадною (ухваткой) эфиопов.
Звезды - черви (гнойная живая) сыпь!
Я охвачен вязью вервий
Крика выпь.
Люди-звери!
Правда-звук!

Затворяйте же часы предверий
Зовы рук
Паук.

Бурлюк, Давид Давидович

Творческая экспансия российских футуристов, достигшая пика своей активности в начале XX века, не обошла стороной, практически, ни одной области искусства и, вряд ли бы это авангардное движение получило столь широкую известность, не будь в его первых рядах Давида Давидовича Бурлюка – гениального самородка из глухой сельской глубинки.

Родился «первый футурист» России 9 (21) июля 1882 г. в многодетной семье, которая постоянно меняла место жительства и, наверное, поэтому Бурлюк на протяжении жизни придерживался этой «традиции», а география его переездов охватывала как пределы Российской империи, так и страны ближнего и дальнего зарубежья. На момент рождения Давида, семейство Бурлюков проживало на хуторе Семиротовщина Харьковской губернии (ныне Сумская область).

В Сумах, Тамбове, и Твери – городах, поочередно избираемых семьей для проживания, Давид получал гимназическое образование, а живописи он обучался в Казанской художественной школе (1898-99), затем в Одесском художественном училище (1899-1901, 1909-11), где и получил диплом.

В 1902 г., после неудачной попытки стать учеником Академии художеств, Бурлюк отправляется в Мюнхен в Королевскую академию искусств, затем посещает школу А. Ашбе, а в 1904г. начинает обучение в мастерской Ф. Кормона в Париже.

Время, проведенное Бурлюком в Мюнхене и Париже, совпало с периодом, когда живопись ключевых европейских центров культуры испытывала мощную трансформацию под влиянием новых открытий, и «жадный» до всего нового художник, имел возможность «с первых рук» ознакомиться с авангардными течениями.

Кажется, что молодое русское искусство, «томилось» в ожидании неординарной личности, способной организовать и повести за собой передовое художественное общество, и возвратившемуся в 1907 г. в Россию Бурлюку, больше всех подошла роль такого «мессии».

Много дала художнику учеба в МУЖВЗ (1910-14), как в плане художественного образования, так и знакомства с такими же прогрессивно мыслящими талантами – В. Маяковский, В. Хлебников, Н. Гуро; среди сложной по характеру группы ярких индивидуальностей, его лидерство и авторитет были абсолютными. Благодаря непосредственному участию Бурлюка, создавалось и стало популярным объединение живописцев «Бубновый валет» (1910 г.). Художники этой группы не воспринимали академизма и реализма, больше ориентируясь на кубизм и постимпрессионизм, и чуть позже привнесли в эти направления элементы национального колорита, сочетая их с народным искусством. Следуя своей эпатажной «линии», объединению было подобрано соответствующее название – «Ослиный хвост».

Мысли Бурлюка о творческом объединении, которое продвигало бы новое национальное искусство, привели к созданию в 1908 г. футуристической группы «Гилея», но официально о ней услышали в 1910 г. Впоследствии, участники объединения стали называться кубофутуристами.

Именно там впервые возникла идея создания самостоятельной литературно-художественной группы, ориентированной на создание нового национального искусства. К 1910 г. складывается круг единомышленников с оригинальной философско-эстетической программой - Д.Бурлюк, В. Каменский, М. Матюшин, Е.Гуро - которым Хлебников дал имя "будетлян". Познакомившись в 1911 г. с В.Маяковским и Б.Лифшицем, Давид Бурлюк создает новое литературное объединение - "Гилея". В 1912 году совместно с Маяковским, Крученых и Хлебниковым выпускает программный манифест футуризма "Пощечина общественному вкусу". Обладая редкими организаторскими способностями Давид Бурлюк быстро аккумулирует основные силы футуризма. При его непосредственном участии выходят поэтические сборники, издаются брошюры, организуются выставки и устраиваются диспуты. Для современников имя Давида Бурлюка начинает ассоциироваться с наиболее радикальными выступлениями футуристов. В 1913-1914 годах он организует знаменитое турне футуристов по городам России, выступает с лекциями, чтениями стихов и прокламациями. Пропагандируя кубизм в живописи, Бурлюк считал своим долгом донести идеалы нового искусства и до окраин России, и в 1913-1914 гг. своеобразная «агитбригада», в которую вошли и В. Маяковский с В. Каменским, посетила 27 городов империи. Лекционная деятельность стоила художнику отчисления из МУЖВЗ.
Как автор и иллюстратор принимает участие в издании футуристических книг ("Рыкающий Парнас", "Требник троих", "Дохлая Луна", "Сборник единственных футуристов в мире"), в 1914 году - редактор "Первого футуристического журнала". В 1918 становится одним из издателей "Газеты футуристов". Член многих литературно-художественных объединений ("Синий всадник", "Союз молодежи", "Гилея", "Бубновый валет", "Общество Изобразительных Искусств"). После посещения в 1918 г. Москвы, чуть не попав под расстрел с анархистами, художник возвращается в Башкирию, а оттуда отправляется в очередное турне по городам Урала и Сибири; в 1920-1922 гг. живет в Японии, где параллельно с творчеством, изучает искусство и обычаи Востока. Благодаря упорному труду (создано около 300 работ), Бурлюк получает финансовую возможность переехать в Америку, и с 1922 г. он становится жителем Нового Света, успешно ассимилировавшись в общество, После посещения в 1918 г. Москвы, чуть не попав под расстрел с анархистами, художник возвращается в Башкирию, а оттуда отправляется в очередное турне по городам Урала и Сибири; в 1920-1922 гг. живет в Японии, где параллельно с творчеством, изучает искусство и обычаи Востока. Благодаря упорному труду (создано около 300 работ), Бурлюк получает финансовую возможность переехать в Америку, и с 1922 г. он становится жителем Нового Света, успешно ассимилировавшись в общество, и проведя здесь остаток своих дней.
В 1930 году художник издает теоретический труд "Энтелехизм", в том же году начинает выпускать журнал "Color and Rhyme". Ежегодно участвует в выставках, занимается фотоискусством. В 1950-х в Хэмптон-Бейс (Лонг-Айленд) открывает собственную галерею.
В США ритм творческой жизни Бурлюка остается прежним – живопись, литература, выставки, издательская деятельность. Художник не забывает о своей настоящей родине, его работы участвуют в выставках советских живописцев.
Преклонные года не сказались на работоспособности Бурлюка, в 1960-х годах он посещает Австралию, где экспонируются его работы, после чего направляется в Чехию и Италию.

Стремясь подтвердить свою неординарность не только в творчестве, но и в жизни, вернее, после нее, Бурлюк завещал кремировать свое тело, а прах развеять над водами Атлантики, что и было сделано после его кончины 15 января 1967 г. Место смерти художника – г. Хэмптон-Бейз, штат Нью-Йорк.

"ПРИЁМ ХЛЕБНИКОВА"

Я старел, на лице взбороздились морщины -
Линии, рельсы тревог и волнений,
Где взрывных раздумий проносились кручины -
Поезда дребезжавшие в исступленьи.
Ты старел и лицо уподобилось карте
Исцарапанной сетью путей,
Где не мчаться уже необузданной нарте,
И свободному чувству где негде лететь!..
А эти прозрачные очи глазницы
Все глубже входили, и реже огня
Пробегали порывы, очнувшейся птицы,
Вдруг вспоминавшей ласку весеннего дня…
И билось сознанье под клейкою сетью
Морщин, как в сачке голубой мотылек
А время стегало жестокою плетью
Но был деревянным конек.

Бурлюк, Давид Давидович

"КАРУСЕЛЬ" - Давид Бурлюк